Новая концепция отечества. Россия теперь не Европа

Концепция отечества снова переменилась. Только начали привыкать к тому, что мы-то и есть настоящая Европа, не сбившиеся с верной дороги хранители европейских ценностей, как объявлено новое: мы теперь вообще не Европа, а другая, особая цивилизация. 

«Россия должна рассматриваться как уникальная и самобытная цивилизация, не сводимая ни к Западу (Европе), ни к Востоку. Краткой формулировкой данной позиции является тезис: «Россия не Европа», подтверждаемый всей историей страны и народа», – пишут создатели новой культурной политики. «В преподавании истории у нас доминирует «прозападный ценностный подход» и «одномерная концепция тоталитаризма»», – беспокоятся авторы официального доклада об обучении детей прошлому. 

Мы-то знаем, что тоталитаризм богат и разнообразен: хватит европоцентризма в учебниках, где Россия меряется с Западом – то  догоняет его, то отстает. Почему точка отсчета не Индия, не ацтеки, а про Наполеона всегда больше, чем про его современника – императора Цзяцина. 

Побыли старой, настоящей Европой – и хватит. Европа оказалась неблагодарной, не поверила, что мы ее спасители. Пришли к своим, а свои не приняли. Мы за это обиделись и передумали быть своими. Им же хуже, найден новый выход, еще более блестящий: мы теперь совсем не Европа, вовсе не Европа, никакая не Европа и никогда не были. Знать не знаем, ведать не ведаем. Сидим на астероиде, поливаем розу, починяем вулкан.

Добавление минарета

Новая дефиниция отечества – настоящее избавление для всех, кто управляет Россией. Все их проблемы от того, что в нас видят часть Запада. И требуют, чтоб было похоже. А поскольку желаемой степени слияния не происходит, возникает зазор, а из него стон и скрежет зубовный: ну когда уже наконец, когда же как у людей.

А ведь давно все как у людей и даже лучше, чем у людей, только не западных, а восточных. Стоит отплыть от Европы, как тут же из плохого Запада превращаешься в хороший Восток.

Я много спрашивал у европейских и американских интеллектуалов и чиновников, почему к Китаю, арабам, индийцам, малайцам они не так требовательны, как к России. «Это другая цивилизация, другой и спрос», – отвечали интеллектуалы. Наконец это дошло до министра и депутатов. 

Стоит отгрести от Запада, и требования «будьте как мы» теряют силу. Нет больше ПАСЕ и Страсбургского суда, укоризны за геев и запрещенного мата, можно даже вернуть смертную казнь: еще и порадуются, что не через повешение. Бывшая пустота станет полнотой.

Хорошо, например, всем народом принять ислам – как предлагал в начале двухтысячных экспат-провокатор Марк Эймс. Если всей Россией принять ислам, наши недостатки немедленно превратятся в наши достоинства. Мы тут же окажемся самой светской страной Востока, где геи свободны, как нигде в исламском мире. Наша женская эмансипация уже опередила остальной Восток на десятилетия. Во внешней политике из неправильных, агрессивных европейцев мы в один миг превратимся в оплот мира – мусульманскую ядерную державу, которая не враждует с Индией и признает государство Израиль. Даже наши гражданские права и свободы, наша политическая система, наши печать, интернет, радио, культурная жизнь – все это окажется образцом свободы, либерализма, прогресса на Востоке. Возможно, с нами даже начнут переговоры о вступлении в ЕС.

Осталось убедить остальных, что мы не Запад. И вот мы начинаем твердить: мы не Запад, мы не Запад, скифы мы, с соответствующим разрезом и выражением глаз.

Но разве министр и сенаторы не чувствуют грозной опасности этой концепции? Это европейцев нельзя убивать или позволить им убивать друг друга, а не европейцев: вьетнамцев, афганцев, иракцев, хуту и тутси – можно без счету.

 

Европа внутри

Переход на Восток, в другую цивилизацию, снял бы к нам все вопросы. Однако пока министр и отцы-сенаторы доказывают, что мы не Европа, в центре Москвы стоят пасхальные городки, неотличимые от западноевропейских Weihnachtsmärkte, рождественских базарчиков: ставенки, цветочки, фахверк, а не кибитки, не юрты, не чумы – и народ радуется именно таким, не чувствует себя в них чужим. 

После спектакля «Библионочи», где два актера, поговорив о книгах, взбираются на стол зала периодики Российской государственной библиотеки голыми, как Адам и Ева у Кранаха, ненадежно прикрывшись библиотечным фикусом, оператор госканала (георгиевская ленточка на камере) спрашивает винтажную библиотекаршу с завивкой на голове: «Вам понравилось?» – «Понравилось, – отвечает библиотекарша, – интересно, молодежно». Оператор спрашивает с иронией (мы-то, настоящие культурные люди, понимаем, как это все несерьезно), а библиотекарша отвечает со снисхождением: «Да, не разговор Эккермана с Гете (те к тому же беседовали одетыми), но если для того, чтобы привлечь молодежь к книге, нужно взгромоздить на стол голых парня и девицу, пускай лучше так придут в наши замечательные библиотеки, чем никак». Пришли: несмотря на полночь, заняты все столы, как раз молодежью, правда, судя по лицам, уже знакомой с книгой до представления. Но в зале периодики «Ленинки», а может, и в ней самой, многие и правда впервые. Голый Кранах на столе – очень европейская «Библионочь», невозможная ни в Пекине, ни в Дели, ни в Джакарте. 

В московский Манеж у Кремля с трудом пробивает себе дорогу выставка мастера монументальных наглядных пособий Ильи Глазунова, а в это время народ там развалился на подушках среди экранов гигантского видеоарта модерниста Питера Гринуэя про европейский прорыв русского авангарда 1920-х в поэзии, живописи, кино, театре, музыке, архитектуре и фотографии.

Этот авангард, однако, существует только в европейской, западной системе координат. Для Индии и Китая того времени авангардом явились стул, комод, паровоз, линейка, галстук, пиджак, носки, дамские перчатки, ионическая колонна, рисунок с перспективой и светотенью, фортепиано, а не геометрические фантазии Кандинского и ракурсы Родченко.

Harmonia mundi

Русский путешественник выходит в смущении из греческого православного храма: ислам какой-то, отуречили православие. Греческое церковное пение напоминает ему зов муэдзина. В своих церквях он привык к заимствованной из Европы через Украину полифонии. 

Ладовую ближневосточную и среднеазиатскую музыку с увеличенными интервалами русский человек слушает для атмосферы – как иногда курит кальян, но она кажется ему однообразной. Индийское женское пение слышится ему писком, китайское – мяуканьем. Мелодии и ритмы индийцев и китайцев – скучными и неотличимыми друг от друга. Хотя с точки зрения самих индийцев и китайцев это необозримо богатый музыкальный мир, полный кричащего разнообразия.

Русский музыкант обычно не мечтает стать виртуозом зурны, ситры, уда, даже якобы родной балалайке предпочитая скрипку, фортепиано и электрогитару. Современный русский композитор может писать музыку папской мессы по заказу Ватикана и понимать, получается у него или нет. Но русский композитор только механически, копируя чужие приемы, сможет написать песню к индийскому фильму или к буддийскому молебну и совершенно не будет слышать, насколько он отличился или выделился. Русский композитор вообще не разберет, где там шедевр, а где повтор в бесчисленном однообразии иноземного инопланетного звука.

Истина границы

Другая цивилизация – это другая культурная планета, где все главное появилось само. Она не создается декретом: вчера решили быть Европой, сегодня передумали.

Китайцы, индусы, ацтеки заговорили, научились думать, писать, молиться, верить, лечить, объяснять мир без всякой связи с Ноем, Авраамом, Сократом, Вергилием, Христом, Гиппократом, Фалесом, Птолемеем, Данте, Гете, Иоанном Златоустом. Все это для них чужое, их философия – не комментарий на полях Платона, они смотрят на распятие или благовещение, на Одиссея и Пенелопу, ангелов и нимф и не понимают, кто все эти люди. Они опираются не на них, а на что-то другое, свое, чему и имя-то у нас знают одни специалисты. Только исламский Восток знает некоторые из этих имен — и потому он нам бесконечно ближе, но не узнает наши, связанные с этими именами формы: знание общее, а узнавание раздельное. А мы здесь все опираемся на то же самое: если из русской культуры убрать Адама, Сократа, Авраама, Платона, апостола Павла, Одиссея, Боттичелли, Дидону и Энея, Цезаря и Брута, Гете и Шиллера, Федру и Медею, она повиснет в пустоте и перестанет посылать знаки и производить смыслы. С другой стороны, Толстой, создавший словесный памятник победе над Европой, для Европы – свой.

Отказавшись от Европы, мы не окажемся на Востоке, и мы не окажемся отдельной цивилизацией. Мы окажемся нигде. Проблема новой концепции отечества в том, что Россия – как про нее ни заявляй – филиал европейской культуры. Как наша претензия, что мы настоящая, верная себе Европа, – чистое самозванство, еще большее самозванство наша претензия на то, что мы другая цивилизация. Это и есть та новая ложь, которая будет горше первой.

Где другая-то? Какую такую культуру мы можем предъявить, отдельную от европейской? Какую пекинскую оперу и театр Кабуки? Какие танцы суфиев? Где наши хокку и танка? Все больше ямб да хорей (не можем отличить от немецкого). Где собственная письменность? Где Шаолинь, йоги и брахманы? Где несуществующие нигде, кроме нас, художественные и мыслительные формы? В какой Индии, Китае, Японии, на каком мусульманском Востоке нас считают своими? Достаточно самого короткого серьезного разговора, чтобы понять: для них мы Запад. 

Настоящая граница цивилизаций – не та вещь, которую можно не заметить или назначить произвольно. В том числе про это думал философ Владимир Бибихин, когда говорил, что «граница не для человека»: «Не нам к этим вещам прикоснуться, попробуйте в простоте погулять хотя бы по всего лишь границе между государствами. Или по границе между бедностью и богатством. Или между властью и невластью. Как раз поэтому вокруг границы, государственной или научного определения, будет всегда идти война».

Подлинную границу невозможно не заметить, ложную невозможно взять и провести по прихоти Путина, министра культуры, сенаторов или Майдана. Ложная граница – это ошибочное определение, неумение опознать истинную принадлежность вещи. Латинское слово «дефиниция», определение – от латинского же «finis» «предел», – оно ведь и значит «проведение границы». Дефиниция – это демаркация смыслов. Ложная граница – это ложное определение, и она обязательно рухнет от сопротивления материала. Нельзя определить марганец как железо, золото как уран и начать их использовать одно вместо другого. Все утонет, разрушится и взорвется. Вот и Бибихин вскользь загадочно говорит о том, что есть разные типы дефиниции: одна похожа на шаткий, падающий забор, другая – на внезапный блеск и прозрение. Дефиниции России и как настоящей старой Европы, и как абсолютно другой цивилизации, совсем не Европы, – это, конечно, шаткие, падающие заборы.

Моцарт как национальная идея

Запад и Восток видят в нас филиал западной культуры. Наши отличия от любой другой западной страны, как и отклонения от усредненной, сводной идеи Запада, – очень существенны, однако ненамного больше различий между Финляндией и Португалией, Венгрией и Ирландией, Кипром и Польшей. Как и ненамного меньше отклонение от усредненной идеи Запада у Испании, Греции или Мальты. Бесполезно надеяться, что, если мы перестанем соблюдать все правила, запретим Гринуэя, «Гоголь-центр» и рождественские базары, нас вычеркнут из списка и перестанут нас судить по европейским правилам. Будут просто говорить: «Они сошли с ума». Уж на что СССР был отдельным миром, а и то не ускользнул из европейской цивилизации.

В Душанбе стоит, построенный СССР, оперный театр, и в нем – оркестровая яма, в яме – оркестр, дирижер, скрипки, контрабас, на сцене – «Женитьба Фигаро». А рядом, в 200 км, в трех часах на машине, в Афганистане этого нет и быть не может. И никто не спросит, почему там нет «Фигаро». Все ясно как день: там всерьез начинается другая цивилизация, вот она, подлинная граница, ясная, как «внезапный блеск». Оказавшись в другой цивилизации, Россия первым делом открывала оперный театр, бальный зал и оркестр. Ради выдуманной цивилизационной границы откажемся от балов и оперы в Душанбе, чтобы отречься от Европы, объявим себя большим Афганистаном?

Вы думаете, что знаете «Фигаро» наизусть. Моцарт по этой ссылке звучит, будто слышишь его первый раз. Грек Теодор Курентзис, который называет себя русским музыкантом, в очередной раз поставил в Пермском театре идеальную оперу – она идеально спета, сыграна оркестром в яме и актерами на сцене. Лучше Моцарта вряд ли сыграл бы он сам. Необыкновенная Симона Кермес из Германии летает на Урал к Курентзису, который перекочевал сюда из Новосибирска. Сюда же приезжает петь Анна Касьян, армянка, родившаяся в Тбилиси, но постоянно проживающая в Париже, так как оттуда удобнее петь в лучших французских театрах, куда ее то и дело зовут. Все они вместе с солистами из Италии и Петербурга, немецким режиссером и русским сценографом, с хором и оркестром из пермских, сибирских и европейских музыкантов делают Моцарта, который звучит лучше Зальцбурга и Вены. 

Озорной спектакль на столе чопорной национальной библиотеки, русский авангард Гринуэя в Манеже у Кремля, лучший в Европе Моцарт в Перми среди лесов Урала, Сибири, северных рек, на Тихом океане, на афганской границе и есть наша концепция национальной культуры и граница цивилизации, а не ветхий забор, возводимый мимолетным министром и призрачными сенаторами. Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь.